фантастический рассказ "Амару"

Продолжаем публикации рассказов участников конкурса фантастического рассказа «Фантик 2014—2015»

Автор: Анисия Бурмистрова

Произведение: рассказ “Амару”

 

ФИО:                                        Бурмистрова Анисия Ивановна

Дата рождения:                      05.01.1989 г.

Место рождения:                    г. Москва.

О себе:                                       Учусь в МГОУ на 1 курсе заочного отделения, на факультете филологии; ранее училась в Литературном институте им. Горького, ушла после второго курса. Неоднократно становилась лауреатом и дипломантом различных фестивалей (Фестос (2008-2012 гг), Московский фестиваль авторской песни (2008 г), Паруса надежды (2008-2010 гг.)), победителем конкурса Буквицы (2009 г). Пишу стихи, новеллы, тексты песен.

 

Амару

 

Он снова оказался кем-то другим. Я, кажется, начинаю привыкать. Шёл за ним по платформе, пока вагоны не кончились – в тот самый момент он обернулся, переходя через пути, и я снова не узнал его, а он не узнал меня. И вот он я, обессилен и разочарован, стою, прислонившись к вокзальной стене из белого кирпича, и провожаю глазами почти пустую электричку. Знаете, он был так похож на себя в этом прохожем, что на сей раз я практически убеждён – он нарочно повесил ему на плечо такую же сумку, тёмно-зелёную (ведь даже со значком! Только другим), нарочно привил ему ту же угловатую походку, приучил сутулиться и встряхивать волосами. Он опять сделал всё это, и сделал нарочно.

Парень скрылся за кустами шиповника, электричка давно убежала за поворот – я ещё слышал затихающий грохот колес. Подул ветер, принёс с собой запахи хвои и полевых цветов. Поднимаясь на мост, переходя на другую платформу, забираясь в поезд до Москвы, я думал о нём. Я пытался понять, что заставило его подойти ко мне и нарушить мой покой, какие мысли клубились в его беспокойной голове в тот момент.

Это случилось месяц назад, в Бологом. Пятеро моих друзей и я, мы добирались до дома электричками, из Питера в Москву. Несколько дней мы, не отрываясь, пили из питерских фонтанов, колодцев и арок, припадали жадными глазами к печальной Неве, осушая великий город, впитывая его грусть, его горькую нежность, и всё еще были пьяны и очарованы, как старшеклассница, которая вчера обнималась в подъезде с самоуверенным студентом. Мы сидели на станции, прислонившись к рюкзакам. Все молчали, каждый думал о чём-то своём, кое-кто спал и не делился своим даже с самим собой. Мы, как драконы, оберегали обретенное богатство, сделавшись мнительными одиночками. Я знал, что через несколько часов чары развеются, а дома мы и вовсе станем самими собой. И так же твёрдо знал и другое: кое-что изменится, уже изменилось, и процесс необратим. Тогда-то он и подошёл к нам.

– П-простите, – тихо сказал он, – У вас не б-будет сигареты?

Один из моих друзей угостил его Winston’ом и спросил, куда тот едет, парень что-то ему ответил. Они развлекали друг друга бессмысленной болтовней о поездах и дорогах, а я тем временем разглядывал нового знакомого. На вид парню было лет двадцать, и с первого взгляда он производил неоднозначное впечатление: легкое заикание, сутулость (ростом метра в два, он складывался чуть ли не в полтора раза, будто стесняясь или заранее извиняясь за все), мягкая застенчивая улыбка – да. Но глаза, холодные и насмешливые, смотрели высокомерно, в них читался вызов. Отвечая на иные вопросы, он говорил серьёзно и почти робко, но улыбка в его глазах не давала мне расслабиться, и смутное ощущение тревоги не покидало меня.

Последний день августа, стремительный и печальный, слегка обжигал прохладой, взятой взаймы у осени —  видимо, затем, чтобы мы не тешили себя ложной надеждой на бесконечность лета. Сияло небо, горело солнце, блики и отсветы играли на листве и траве, но сам воздух оставлял на губах полынный привкус сентября. В кассе нам сказали, что следующая электричка не придёт — ждите до полуночи, а это четыре с половиной часа. Мы стали думать, как убить время. Амару

— так его звали, этого долговязого парня с тяжелым взглядом — вроде как тоже ждал её, потому он остался с нами.

Неделю назад мы ехали в Питер на поезде, остановок было мало, и я хорошо помню остановку в Бологом, незадолго до рассвета. Десяток пассажиров, сонных и растерянных, сошёл на станции. Люди позёвывали, толкались, перехватывали поудобнее свои сумки, рюкзаки, чемоданы и торопились уйти подальше от поезда, словно боялись забыть себя в нем. Их окружала тяжёлая, совсем зимняя темнота, и их объединял подсознательный страх перед ней, перед поездом, друг перед другом. В основном, перед поездом. Мы с другом проснулись и вышли покурить и посмотреть на станцию. Мы стояли в тамбуре, прижавшись к грязным прохладным окнам, глядя сверху вниз на  расходившихся людей. И здесь, как нигде до и после, я вдруг почувствовал, будто мы не люди, а смеющиеся глаза огромного коварного дракона, по случайной прихоти отпускающего жертву. Выглядывая из тёмных глазниц тамбура, мы сияли, подмигивали пассажирам, торопливо уносящим ноги. Казалось, в эти минуты в нас было заключено сознание чудовища, жестокого и мудрого, древнего, как египетские боги, а может быть, ещё старше. Робкий огонек моего разума, чудом уцелевший, когда я почти весь обратился в гигантское око, дрожал под грузом веков, прожитых великим драконом, такой маленький и беззащитный перед ним, такой слабый.

И ночь, подружка и верная союзница, крепко обнимала нас, гладила нашу блестящую чешую, мигала нам своими дружелюбными белыми звездами. А потом поезд отправился, и все волшебство мгновенно затянула черная дыра зенита. На состав напала скребущая предрассветная тишина, предвестник утренней суеты и усталости. Мы вернулись в вагон, уселись на полку и негромко говорили о разном, пока разное не слилось воедино, а мы наконец не уснули.

И вот, снова оказавшись на той же станции и глядя на Амару, я внезапно вспомнил то ощущение. Мистический ужас и восторг овладели сознанием, и в его глазах я вдруг узнал нас с другом — насмешливых и безразличных, в чёрных глазницах окон тамбура. Значок на его зелёной сумке угрожающе блеснул, когда от него отскочил красный луч заходящего солнца. Я вздрогнул от глупейшей мысли: на миг мне показалось, что он не человек, но дух, зачаровавший тогда поезд и вздумавший сейчас зачаровать нас.

Говорят, гипнозу и обману лучше всего поддаются уставшие, праздные, скучающие люди. Если так — в тот день мы были идеальным объектом для чар. Питер выжал из нас всё — нет, не так, мы отдали ему всё, а хотели отдать гораздо больше. И сейчас мы только и делали, что носились со своими воспоминаниями: дни были больше атмосферными, чем полными событий, но и последних хватало, и теперь мы ничего не хотели. Только домой.

Мы спустились со станции, прошли несколько шагов и очутились в лесу, на входе  казавшемся полупрозрачным из-за лазерных мечей заката, поражавших его тут и там безо всякой жалости. На опушке почти не было им сопротивления — что могли противопоставить солнцу зверобой и осока, нежная листва берёз и длинные лапы орешника — и персиковым, розовым, оранжевым горели раны защитных лесных войск. Но уже через пару метров на смену им пришли заносчивые рыжие сосны и хмурые тёмные углы, рождённые тенью гигантских елей, казалось, упиравшихся верхушками в стратосферу. Здесь закат был почти бессилен: лишь верхушки сосен алели, сражённые тем, кому их высота была только на руку.

Я бросил рюкзак около здоровенного мшистого ствола, когда-то рухнувшего поперёк большой и светлой земляничной поляны. Ковёр из земляничных листьев, уже желтеющих от старости, укрывал жёсткий, словно накрахмаленный, дёрн. И никуда нельзя было скрыться от робких, застенчивых взглядов детей, которых мы испугали своим появлением: Фиалки, Тысячелистника, Марьянника и многих других. Я достал коньяк. Мы всё больше молчали, передавая по кругу фляжку: накопленная за неделю усталость внезапно разлилась по телу, и мы просто слушали, бездумно и покойно, ненавязчиво-тоскливую песню какой-то лесной птицы.

  • В-ветер, – тихо сказал Амару, хотя даже пух на травинках почти не шевелился. И вдруг, словно бы по его приказу, в следующее мгновение пух разлетелся по поляне, задрожали цветы, зашумели деревья, недоуменно вскрикнула и улетела птица. Я вскочил и во все глаза уставился на Амару: секунду назад он полулежал на траве, прислонившись к дереву, а теперь стоял в центре поляны, чуть наклонив голову и улыбаясь. Ветер распахнул его куртку, взъерошил волосы. Обернувшись в сторону товарищей, я сразу понял, что все они крепко спят. Я кивнул на них:
  • Я тоже сплю?
  • Н-нет, – прошептал он, но его шёпот заглушил шум деревьев и от каждого дерева, от каждого камня отлетел гулким эхом.

Ветер усиливался. Он бил меня по лицу моими же волосами, разбрасывал сухие ветки, шумел, радовался, словно выбрался из темницы. Я увидел то, от чего пальцы мои превратились в лёд: улыбающееся лицо Амару резко побледнело, черты разгладились. Его руки, шея — всё словно обратилось в мрамор, он весь стал словно прекрасная, стремительно падающая в античность, статуя. И тогда Амару крикнул:

  • Дождь!

И первые капли — огромные, удивлённые глаза облаков, – упали на дёрн и посмотрели наверх, и увидели меня, ошеломлённого и подавленного. Буквально за минуту ливень вымочил меня до нитки, я почти ничего не видел за сплошной стеной воды. Все звуки слились в один, быстрый и прекрасный — звук дождя. Мутным пятном маячили передо мной новое белое лицо Амару и его зелёная сумка, но его глаза, настороженно-торжествующие, становились все ярче, меняли цвет, увеличивались в размерах, и вот они уже горят янтарным пламенем, как будто в вертикальном потоке воды загорелось два насмешливых огня, обведённых черным и с черными ядрами зрачков. Я уже не видел ничего, кроме них —  его волшебных, безумных, ослепительных глаз. Они были больше его лица, больше меня, больше леса. Меня затрясло в ознобе, замутило, всё вокруг закружилось, и я закричал, умоляя, чтобы это прекратилось. И тогда Амару засмеялся и сказал:

  • Солнце!

Наверное, именно в этот момент перетёрлась и наконец порвалась нить, связывавшая меня с реальностью. Дождь закончился так же быстро, как и начался: тяжёлые капли застыли хрусталём на листве и на цветах. Сгущались сумерки, и желтоглазый Амару улыбался мне. Я чувствовал напряжение воздуха, казалось, жадно ловившего каждое его слово, жест, взгляд. Солнце уже почти уснуло: тучи умчались, и небо было тёмно-синим, в частую крапинку звезд, лишь на западе переливаясь через хаки в полупрозрачное золото. Наверное, где-то дальше, за лесом, ещё можно было видеть протянутую по краю поля алую ленту заката, последнюю.

Но, когда Амару произнёс имя звезды, она услышала его и —  проснулась. Встрепенулась, ожила и начала двигаться в обратную сторону. Там, где ещё не стёрлись следы её недавнего ухода, опрокинулся, как из баночки с разведённой гуашью, лиловый рассвет. Воздух наполнился утренними запахами, а солнце поднималось всё выше и выше, и вот уже оно сияет в зените, и лес безмятежно греется в его лучах. Но капли дождя не тают, они так и свисают гроздьями с листьев. Я наклонился к лютику и дотронулся до капли, что лежала в его чашечке — она пружинила под рукой, словно времени, теплу и механическому воздействию была неподвластна, это была всё еще вода, но я был не в состоянии нарушить ее форму. Глаза Амару сверкали, я чувствовал его силу, его чудовищную, сверхъестественную волю, но не мог даже испугаться — он завораживал. И продолжал меняться. Его светлые волосы начали расти, в них вплетались солнечные лучи, и вот уже за его спиной разметалась золотая грива. Постепенно она разгладилась и застыла наростом на спине, продолжилась мощным хвостом. Случайным взмахом хвоста Амару повалил дерево, но в то же мгновение захватил его в кольцо и поставил на место — и дерево осталось стоять, будто и не было только что вырвано с корнем. И Амару продолжал улыбаться мне. Он согнулся два раза, его ногти превратились в когти и окрасились в багровый, вспоров землю, а руки и ноги увеличивались в размерах. Мышцы порвали ветровку, и по мраморной коже побежали трещины, сквозь которые моментально просочилось вездесущее солнце, покрывая всё тело Амару золотым панцирем. Он скинул с плеча сумку, и та зависла в воздухе, чтобы через секунду разлететься в зелёные брызги, пятнами упавшие на спину и хвост чудовища и обратившиеся в изумрудную чешую. Гигантская морда ощерилась, обнажив белоснежные клыки, и голосом Амару дракон прошипел:

  • Радуга…

Каждая капля дождя, каждый луч солнца словно бы ждали приказа — он ещё не успел прозвучать, как они устремились навстречу друг другу, пронизывая всю поляну радужным сиянием. Огромная арка осветила небо, каждый цветок и каждая веточка получили свою долю волшебства: радужный свет пронизывал поляну, воздух переливался всеми цветами и уже не был прозрачным. А затем Амару раскрыл гигантские крылья, призрачно-радужные, удивительные крылья — они насквозь проходили сквозь деревья, не причиняя им вреда, и шумели, словно крылья гигантского орла.

Своими огромными медовыми глазами дракон посмотрел на меня и глядел долго, а потом медленно и торжественно заговорил. Ни следа не осталось от заикания, которым страдал бледный юноша, в чьём облике Амару предстал передо мной. Его голос был теперь подобен рокоту штормовых волн:

  • Я показал тебе это, ибо такова моя прихоть и моё желание. Ты был глазами моими в поезде, сегодня же ты видел моё истинное обличье. Теперь ты будешь искать меня, покуда не найдёшь или не умрёшь. Потому что тебе довелось узреть наяву великого дракона Амару, рождённого радугой и скитающегося веками по Земле. Поезда, самолеты, корабли — все они служат мне одеждой и пристанищем, все они друзья мне и слуги. Белый след в ярко-голубом небе, тающий у тебя на глазах — мои мысли. Сверкающая пена, грозно бьющаяся о волнорез — воля моя. Засыпая на верхней полке, в мерном шуме колёс ты можешь различить шум моих крыльев. Ты услышишь мой зов в прощальном возгласе теплохода, в рёве двигателей взлетающего авиалайнера, в нарастающей ярости ракеты. В день, когда ты найдёшь меня, я расскажу тебе свои тайны, расскажу, как мало ты знаешь планету, как мало ты знаешь жизнь. А до тех пор — прощай.

Он расправил крылья и тяжело поднялся в воздух. Махнул в последним раз сверкающим хвостом и с удивительной скоростью пронёсся над лесом, прямо к солнцу — казалось, он исчез в нём. Я не мог смотреть дольше, глаза нестерпимо болели, и мне пришлось опустить голову. Через несколько секунд или минут, не знаю, ко мне вернулось зрение, и я огляделся: вокруг было темно, а я сидел на своём рюкзаке, рядом с друзьями. Никто из них не спал, кто-то рассказывал историю, кто-то улыбался своим воспоминаниям.

  • Я что, заснул? – спросил я.
  • В смысле? Ты минуту назад говорил, что скоро уже электричка, и надо собираться.
  • Что? – я мучительно пытался собраться с мыслями. – А где тот парень?
  • Амару? Да ты в порядке вообще? Он ушёл час назад, сказал, что поедет на автобусе. Ждать надоело.
  • А… хорошо. Я просто забыл.

И больше я никому ничего не сказал. И всё-таки глаза жгло огнём. Как будто я слишком долго смотрел на солнце.

 

Питер, август 2013 — Москва, июнь 2014