Научитесь любить облака

Участник конкурса “Фантик 2014-2015”

 

Автор:                                             Владимир Горовой

Произведение:                         рассказ “Научитесь любить облака”

ФИО:                                               Горовой Владимир Александрович

Дата рождения:                       2.01.1978 г.

Место рождения:                    г. Мозырь, Гомельская область

Место проживания:              г. Сочи

 

О себе:                                           работаю в сфере IT технологий. До этого нигде не публиковался (за редким исключением), наград, орденов и медалей не заслужил. Пишу давно «в стол», набрался храбрости попробовать опубликоваться. Наслаждайтесь!

 

Научись любить облака. 

– Научись любить облака.

– Что? – я не расслышал, или мне это только показалось.

– Научись любить облака, – он бросил короткий взгляд на небо, какой-то странный взгляд, толи испуганный, толи восхищенный.

– Облака… Мне так сказал мой Встречающий: Научись любить облака. Я теперь всем это повторяю. Вроде, ритуал такой.

Облака. Странно это – любить облака. Облако это что-то не из этой, земной жизни, что-то, о чем многие и не помнят, пока не остановится беспечный взгляд на летящих над головой бело-голубых махинах. Можно ли любить облака? Я не знаю. Я вообще понять не могу где я и что мне теперь  делать.

Жизнь странная штука. И, если подумать, в том, что смерть тоже очень странная штука ничего удивительного нет. Ты просто живешь и ты уверен, что завтра обязательно настанет, а террористы, пьяные водители, маньяки и другие опасности, случаются с кем-то… кроме тебя. Но вот, случилось…

И ничего, ничего страшного, как некоторые говорят: ничего сверхъестественного. Хотя, если вдуматься, как раз совсем наоборот.

Сам момент смерти запомнился хорошо. Стечение обстоятельств  – неровная дорога, мокрый асфальт, затяжной подъем и фары встречного автомобиля на моей полосе. Потом хруст сминаемого металла и короткая вспышка боли. Затем, пропали все чувства, кроме зрения. Расплывается перед глазами кусок придорожной канавы и край асфальтового полотна с неровными дорожками тормозного следа. Хотя нет, был еще запах горелой резины – держался долго. Иногда мне кажется, что до сих пор я его ощущаю. Видимо что-то вроде фантомных болей бывает и с органами чувств. Чувства.

Да, куда сложнее передать то, что чувствуешь чем то, что видишь или слышишь. Было сожаление или нет понять, пожалуй, не успел. Обида была, и обида большая: Почему я? За что? Неужели мало вокруг людей, хуже, чем я, или больше заслуживающих смерти, да и вообще, неужели вокруг мало людей? Ну почему именно меня?

А потом спокойствие пришло. Каменное. Все равно стало – ну и что, что разбился? Мало что ли,  каждый день людей разбивается. Видимо и мне пора пришла. И спокойно стало, как то даже слишком спокойно. А тут еще и чувства пропали. Ну а следом и ощущения вернулись, только вот не все.

Не было ни коридора светящегося, ни трубы, ни апостола Петра на входе (или кто там должен ворота охранять), да и самих ворот не рассмотрел. Ничего. Вот – боль и обида. Вот – стою себе рядом с собственным телом на асфальте. Стою и на себя мертвого смотрю. Думаете шок, нервный срыв, истерика? Ничего подобного. Я же говорил – спокойствие пришло. Какое-то неживое спокойствие. И с чувствами непонятно. Видеть – вижу, прикоснусь к чему-то – ощущаю, звуки слышу, куда же они родненькие денутся, но все не такое какое-то. Обоняние. Вот с этим совсем беда. Пропало. Никаких запахов, ни малейших. Вот и казалось долго, что запах гари вокруг.

Обоняние пропало, а все остальное другим стало. Это я потом разбирался:  может, кажется так, а может и вправду – как теперь проверишь? Да только звуки, как будто, тише стали, или не такие яркие (если вообще бывают яркие звуки). В общем, приглушенные. А что люди говорят, в смысле живые люди, так вообще не поймешь – жужжание одно. Как будто туман этот, искажение, не только на зрение, но и на слух действует. Ах да, не сказал же… Трудно на людей живых из мира мертвых смотреть. Они вроде туманом каким-то покрыты, который все движения-очертания изменяет. И не поймешь – толи они слишком быстро движутся, толи слишком медленно, в общем, не видно их практически – и лица не разобрать и фигуры и одежды, только понятно, что человек это, да и общие очертания некоторые кое-как рассмотреть можно.

И, главное, больно это. Когда на людей смотришь или вещи, людьми сделанные. На них тоже, что-то вроде тумана, но, не такого плотного. И смотреть на него можно подольше. А вот если на человеке живом взгляд задержать, да еще не дай бог, повнимательнее приглядеться, начинают глаза болеть и все сильнее и сильнее. Вроде и нет никаких глаз и болеть нечему, а вот ведь как. И терпеть в начале можно, если сильно постараться,  подержатся упрямо и зрение сфокусировать. Иногда, кажется даже, что лицо рассмотреть можно, только больно к тому времени нестерпимо. И, Серега говорил, что нельзя так делать, да и каждому кто хоть раз пытался это и без слов понятно. Говорят, что те, которые Безумные, как раз разум потеряли потому, что кого-то очень сильно в мире людей искали, и резь  эта их разума и лишила. Не знаю, правда это или нет, но пробовать не хочется. Вот по этому, мертвые живых сторонятся, жить после смерти предпочитают в уголках от живых людей удаленных. А по миру бродят только разве что Искатели, Встречающие да Инквизиторы. Серега и был мой Встречающий.

Он подошел ко мне, растерянно рассматривающему расплывающиеся на асфальте контуры собственного мертвого тела. Подошел не спеша, постоял рядом – единственная реальная фигура среди колеблющихся контуров людей и машин, и сказал:

– Научись любить облака.

Вот и тогда он так мне сказал. А сегодня я разозлился – он уже в сотый раз мне про облака говорит: – Да отвяжись ты со своими облаками! Ты сам-то их любишь?

– Нет, – он вздохнул, – не знаю, наверное, нет. Не умею я.

Мы сидели на краю обрыва над морем. Ветер слегка шевелил кроны деревьев. Внизу, почти на километровой высоте пенился неслышимый отсюда прибой. Там, по беспрестанно бегущим по своим делам волнам, вчера днем бегал Андрейка – пацан 12 лет. Его Сергей встретил утром. Непривычное это ощущение быть призраком, а для двенадцатилетнего подростка тем более. Вот он и бегал по воде, смеялся, кувыркался среди волн, то проходя сквозь них, то перепрыгивая, а мы стояли на камнях на берегу и смотрели на него. Наверное, завидовали детской способности радоваться жизни, даже после ее окончания. Как он умер или погиб, мы его не расспрашивали. Сергей говорил, не принято это. Захочет – сам расскажет. Не успел. Утром, когда мы встали чтобы продолжить путь, Андрейки рядом не было.

– Ушел, – печально констатировал Сергей, и больше ничего не говорил час или больше.

Потом снова за свое:  Научись любить облака.

Вот тут я и озверел:  Какие к черту облака? Куда он ушел? Он же пацан совсем, куда он пойдет?

– Остынь, не знаю я. Нету его больше здесь.

И по тону и по голосу понял я что «здесь», ничего общего с географией не имеет, и сразу всю злость как рукой сняло.

– А где он?

– Не знаю я, – Сергей ткнул пальцем в небо,  – Там, наверное. Мне так мой Встречающий говорил. Да я и сам теперь чувствую, когда кто-то приходит, а когда уходит. Вот когда ты пришел я знал.

Он опять надолго замолчал. Молчал и я. Посидели немного на краю обрыва и побрели потихоньку.

– А как ты приходы чувствуешь?

Молчание. Долгое молчание. Я уже знал, что переспрашивать бесполезно и просто ждал.

– Знаешь, это как будто ветром в форточку дует, – он взглянул на меня, отвернулся, и дальше говорил глядя прямо перед собой: Идешь, идешь, или, скажем, сидишь где-нибудь, и вдруг как холодок по спине – надо идти, встречать.

Помолчали.

– Объяснить трудно, сам не всегда понимаю. Иногда прямо не хочется встречать, а знаю что надо.

Не буду я его снова спрашивать, зачем он это делает. Уже было это и не раз. Глаза у него сразу загораются, походка становится другой – быстрой, пружинистой – не догонишь. И начинает он говорить, как это плохо когда некому тебя встретить, не с кем поговорить, никто не объяснит что и как. Вспомнит он и Безумных, и про миссию какую-то может начать говорить, если сам себя не прервет, не остановит. И вот когда он сам себя на полуслове прервет, вот тогда, он замолчит действительно надолго. Однажды три дня мы молча шли. Потом Встреча была. Кажется, девушку встречали.

С девушками, Сергей говорил, всегда сложнее. Сначала плакала долго. Видно кто-то у нее там остался без кого совсем плохо. Потом попросила одну оставить. Ну, мы в сторонке постояли, она сама к нам подошла, и с нами вместе шла денька три. Мы в горах колонию встретили, там человек 10 на берегу речки жили. Она с ними осталась, а мы дальше пошли. Вообще нам колоний много попадалось, но все небольшие. Вот, опять. Надо следить за тем, что говоришь: «Живут», «человек». Ну не поворачивается язык называть их всех «призраками» или «духами». Потому что люди они, хоть и мертвые. И я тоже, человек.

Серега, пока мы первую неделю шли, все на меня взгляд косил – не отстану, в колонии какой-нибудь не осяду. Но нет, я с ним дальше и дальше шел. Потом, когда мы уже много вместе находили, он у меня спросил: – А ты вообще,  что делать думаешь?

А я и не знал что ответить. И не сказать, что не задумывался я об этом – задумывался, конечно, да только мысли все время сумбурные в голову лезли. И ничего толком придумать не выходило: – С тобой пойду.

– А потом?

– Потом… Не знаю. Пока с тобой пойду.

Опять помолчали. Не любит Серега много разговаривать.

– Может ты Искатель?

Про Искателей мне Серега говорил уже. Про них все с такой интонацией говорят, снисходительной, мол, ходят себе по свету без царя в голове, ищут неведомо что. Как будто у остальных занятие лучше имеется. Хотя нет, Инквизиторов все уважают, Инквизиторам и стать очень трудно и занятие в жизни (тьфу, опять!) у них есть и важное очень.

Давно это было, но мы один раз группу инквизиторов повстречали. Я еще тогда много по поводу будущего думал и с Серегой планами своими делился.

– Хочу, – говорю, – мир посмотреть. Вроде как всю жизнь мечтал попутешествовать, страны разные, места диковинные…

– И что же ты хочешь увидеть? – смотрит на меня, ухмыляется. Но меня не остановить – солнце с утра яркое, по весеннему теплое, в листочках раскрывающихся пташки щебечут.

– Эйфелеву башню, пирамиды Египетские, статую свободы, да хоть на Кремль и Петропавловку взгляну нормально. Опять же, когда я в Москве был – мавзолей был закрытый.

– И много ты увидишь через туман-то?

– И то, правда, – я задумался, но не на долго:  Да мало ли чудес на свете природных: озеро Онтарио хочу увидеть, водопад Виктория, Великий каньон. В Крым, сколько собирался съездить.

Помолчали.

– Ты вот много ходишь, видел что-нибудь?

Он задумался, потом сказал:  – Байкал я видел. Кажется. Сильно похоже. Нам ведь на карты смотреть заказано и GPS навигатора с собой нет. А что я, пока живой был, видел? Картинки в телевизоре? А насчет великого каньона, да залива Нила… Знаешь сколько до них идти? Я сам далеко по морю не ходил. Но говорят… – «говорят» у Сереги была любимая фраза, и допытываться, кто именно «говорит» у него бесполезно: Говорят, пару Искателей  решили с Европы в Америку перейти, да только с тех пор их никто не видел. Может, добрались, может, ушли, – он показал вверх, – а может, теперь у Инквизиторов кукуют.

Я тогда про Инквизиторов ничего не знал, поэтому спросил: – Почему у Инквизиторов?

–  Безумными стали.

И, как говорят, не зови лихо. В этот самый момент и увидел я своего первого Безумного. Впрочем, вида первого Безумного мне навсегда хватило. Группа Инквизиторов по-над лесом, которым мы с Серегой шли, в ту же сторону двигалась. И вот мы из-за деревьев вышли, и Безумный передо мной во всей красе предстал. Он или она, толком не разберешь, шел в окружении четырех Инквизиторов. Точнее не шел, его тянули.

Зрелище было страшное. Безумные они как раз на мертвяков очень похожи  – лицо какое-то одутловатое, провисшее, в темных пятнах. Голова безвольно болтается из стороны в сторону, из открытого рта слюна во все стороны брызгает. Вдруг он нас увидел. Или почуял, потому как, голова у него опущена была низко и, вроде, увидеть нас он не мог. Да только увидел и сразу, как током его ударило – распрямился он, оскалился. Зарычал низко-низко. Как он голову поднял, глаза его стало видно. А глаза у Безумных страшные. Человеческого в них ничего нет. Как будто в прорубь зимой смотришь, или в печку, когда дрова, как следует, разгорятся. Бросился он на нас, еле его Инквизиторы удержали. Зашипел, завизжал, руками-ногами по воздуху царапает. Я тогда не знал, что Инквизиторы его держат, но это сразу видно было. Первые двое, кажется, их Миша и Олег звали, как от ураганного ветра вперед наклонились. А Безумный не унимался, по невидимой стене, что его от нас отделяла, уже и зубами стал скрести. Но тут сзади старший в их группе подошел, его Максимом Ивановичем называли, и Безумному глаза ладонью прикрыл. Тот замер, неуверенно пару раз руками взмахнул и как воздух из него сдули – опустился и обмяк весь, вся злоба из него ушла.

– Сейчас немного постоим и дальше пойдем, вы его больше не бойтесь. Меня Максимом Ивановичем зовут, – представился старший, и дальше мы пошли рядом. Пока шли, перезнакомились, поговорили.

– Откуда он? – кивнул я на Безумного.

– В шахтах на севере пугал шахтеров. Подземные они все очень сильные, поэтому мы вчетвером. Обычно двоих хватает…

– И куда его теперь?

– А кто его знает. Мы его старшему сдаем, он во-о-он там, – Максим Иванович показал направление, – Они его, наверное, на остров переправят или в пещеру, где, такие как он, живут.

– А как же он шахтеров то? – не то, чтобы я сомневался в способности Безумного напугать, но мир людей и этот мир практически не пересекались.

– А вот так, – ничуть не удивившись вопросу, Максим Иванович раскрыл ладонь, и с земли подскочил небольшой камешек и лег ему в руку. Затем он глянул на мой раскрытый рот и от души рассмеялся, довольный произведенным эффектом.

– А ты думал, в Инквизиторы за красивые глаза берут?

Вечером, когда вся группа устраивалась на ночлег, я подсел поближе к Максиму Ивановичу. Он взглянул на меня, прищурился и сказал: Хочешь, чтобы научил?

– Конечно, – я к тому времени уже много всего знал про этот мир. Знал, что нахожусь в нем практически виртуально. Что окружающие меня предметы мои попытки воздействовать на них игнорируют. Толкаешь камень – рука свободно проходит насквозь. Некая сила довольно упорно поддерживает меня на уровне земли, или, скажем, воды. С другими силами, которые могли бы на меня подействовать, до встречи с инквизиторами я не сталкивался.

– Тогда садись поближе и смотри.

Он прилег, опершись локтем на землю, и положил перед собой на камне спичку.

– Ты курил? – вопрос был несколько неожиданным, но я, не задумываясь, покачал головой – нет.

– А я вот курил, – он тяжко вздохнул, наклонился поближе к спичке, – попробуем так.

Спичка закрутилась на камне как стрелка бешенного компаса.

– Попробуй ты.

Я посмотрел на спичку, на камень, потом на Максима Ивановича. Подсел поближе, снова уперся взглядом в спичку.

– А что делать то?

Максим Иванович потер рукой подбородок. – Курить ты не курил. Было бы проще. С чем бы тогда сравнить… Так. Вспоминай ощущение, которое испытываешь, когда смотришь на марево.

Что такое марево было понятно, как не называй явление, суть не меняется. Вспоминать ощущение от тумана не хотелось. Вспомните свою самую сильную головную боль. Вспомнили? Не хочется вспоминать, да?

Я собрался с силами и вспомнил. Больно.

– Ну, вспомнил.

Максим Иванович показал на спичку, – Теперь попробуй сдвинуть спичку. Можешь махать руками, делать все что угодно, главное спичку  сдвинуть.

Я собрался, и попробовал сдвинуть проклятую  спичку. Очень трудно было одновременно держать в уме  ощущение боли от тумана (марева) и концентрироваться на спичке.

– Трудно? – Максим Иванович смотрел на меня и на спичку.

– Мммм,  – разговаривать и одновременно концентрироваться было вообще невозможно.

– Когда начнет голова болеть, терпи сколько сможешь. Потом еще терпи столько-же.

Терпи? То, что голова болеть будет, можно было не говорить. А вот то, что боль будет нарастать, как будто я продолжаю высматривать что-то в тумане, для меня было сюрпризом.  Я честно терпел, пока в глазах не поплыли черно-белые круги, и спичка не пропала из поля зрения, а затем рухнул на камень. Когда немного полегчало, я увидел, что вокруг меня собрались все свободные от контроля Безумного –  Олег и Максим Иванович, и даже  Сергей подошел. Упрямая спичка не сдвинулась ни на миллиметр.

– Вот так учатся на Инквизитора, – Максим Иванович приподнял спичку в воздух, несколько раз перевернул и опустил на место.

– И сколько времени нужно, чтобы ее сдвинуть? – голос ко мне вернулся, но звучал он хрипловато. И черно белые круги перед глазами не спешили пропадать.

– У кого как. Да и за временем следить, пока учишься, трудно. Хочешь стать Инквизитором – пробуй. Не хочешь, – он махнул рукой, обводя окрестности.

– Можешь стать Искателем, можешь примкнуть к колонии. Если способности есть – можешь Встречающим стать.

– А у вас это сколько времени заняло?

– Со спичкой, наверное, годика три. Дальше до камня еще столько же. Потом, когда по вызовам стал мотаться, легче пошло. А может просто время быстрее летит, когда делом занят.

Вот тогда я понял две вещи. Я понял, почему уважают Инквизиторов. И еще я понял, что Инквизитором я не стану. Ни через три года, ни через шесть. Никогда.

– А что, у Вас никто время измерять не научился?

Ответил мне Олег:  – Да, был один. Маленькими камешками дни отмечал, в пирамидки складывал. Побольше камешки – недели, еще побольше месяцы. Совсем большими  – годы.  Долго отмечал, потом бросил. Те пирамидки, что поменьше были, ветром и временем раскидало. А большие, до сих пор стоят. Он где то в районе  долины Нила жил, там тогда безлюдно было.

И, глядя на мои расширившиеся глаза расхохотался: – Да шутка это. Никто у нас время не считает. Незачем нам это. Нам, как говорится, спешить некуда.

У моря разошлись мы с Инквизиторами. Дальше вдвоем шли. По горам идти хорошо – изредка деревенька попадается – обходим стороной. А когда равнины пошли, хуже стало. Поселок на поселке, а то и вовсе города сплошной линией, обойти никак. Вот и приходилось идти полу зажмурившись. И все равно к вечеру голова раскалывалась, а в глаза как будто воду с песком налили. Оставалось только на небо смотреть, да и там, бывало, наткнёшься на неясный образ самолета или вертолета, скривишься как от зубной боли. Шли себе потихоньку, особенно направление не выбирая, по над морем. Несколько раз Серега встречал. Мужчины приходили чаще. В основном за 50, совсем старушка одна попалась, все время крестилась и по сторонам глазами испуганными стреляла. Серегу обсмотрела со всех сторон – видимо рога и хвост искала. Потом успокоилась, но далеко с нами все равно не пошла. В своей деревне осталась.  Там в заброшенном доме старики ей знакомые жили.

А потом нам мужчина попался. Лет 35, наверное. Он за дверную ручку хватался руками и все никак не мог ухватиться. Смотрел вокруг непонимающим взглядом и снова рукой сквозь дверную ручку водил. Серега ему про облака начал говорить, а он его прервал. Посмотрел на нас внимательно-внимательно и говорит: – Мужики, а мужики. Мне обратно надо. Очень. У меня там, в запертом доме ребенок. Совсем один. Мужики, отпустите, ненадолго, а? Мне бы дверь только открыть…

И смотрит на нас с мольбой. Каждому в глаза заглядывает. Вот тут я понял, отчего иногда Серега встречать идти не хочет. Что бы мы мужчине этому не говорили, как бы не убеждали, он как будто не слышит ничего: – Обратно мне надо, отпустите а, мужики? Ненадолго совсем… Мне бы двери только открыть.

А потом упал он на колени перед дверью и заплакал. А мы в сторонке стояли. Потом он на нас посмотрел, головою мотнул, мол, идите. И сам около дверей остался.

А мы дальше пошли. Часика через два Серега буркнул себе под нос: Вот так вот тоже бывает.

А я спросил: Как же он теперь? Может Инквизиторы помогут двери открыть?

– Может и помогут,  – Сергей посмотрел на меня, оглянулся назад, – Да только где ты их найдешь Инквизиторов? И когда они придут? Здесь время по-другому идет.

– Ну а с мужиком то этим что теперь будет?

Он глянул на меня так, как будто я его в преступлении обвинил: Что будет? Или сам успокоится и уйдет…  – он помолчал, потом продолжил: Или… В общем, если что не так пойдет, тут уже не я, тут Инквизиторам работа.

Потом он вдруг остановился и на меня посмотрел: Не хочешь быть Встречающим, да?

– Нет, не хочу, – ответил я. А кем же я хочу быть? Идти по свету вечным странником без цели и смысла я не мог. Чтобы стать Инквизитором нужно было пройти через такое, что впору попасть туда же, но совсем по другой причине. Остаться в колонии? Видеть ежедневно, ежемесячно, ежегодно одинаковые лица, слушать одинаковые истории? Строить отношения без возможности прикоснуться? Тупики вокруг. Стены одни, без дверей, окон и без просвета.

– Куда я попал? – спросил я у Сереги. Или не у него, – Это такой вид ада, чистилище? И за какие грехи такое наказание?

Слово «вечность» никогда для меня не имело значения, было чем-то вроде абстрактной математической величины. Теперь оно выросло до размеров целого мира. И висело надо мной, нависало, грозя раздавить, прижать к земле, сплющить.

Вот еще один путь – стать Безумным, существовать в собственном придуманном мире, где нет изматывающего нервы тумана и бесконечной череды повторяющихся дней. Может ничего не знает, на самом деле, Сережа? Может ничем не грозит ни хождение за три моря, ни высматривание  родных лиц среди живых людей? Может Безумными становятся по собственному выбору? Среди открывающихся перспектив не такой уж и глупый выбор. Или не такой уж и безумный…

Я остановился, сел на траву, обхватил колени руками. Серега топтался рядом, бубнил что-то под нос. Я прислушался:

«Если долго, долго, долго,

Если долго по тропинке,

Если долго по дорожке,

Топать прыгать и бежа-а-ть»

Сергей напевал старую детскую песенку. Я откинулся на спину и стал смотреть в небо.

«То наверно, верно, верно,

То, возможно, можно, можно!

То, конечно, нечно, нечно,

Можно в Африку попасть!»

Можно конечно и в Африку. И в Австралию и в Антарктиду. Только вот зачем? За время нашей с Сергеем прогулки, я успел вдоволь насмотреться на красоту матушки-природы.

Видел и водопады с гротами, за веером срывающейся в пропасть воды, и ослепительные шапки ледников, изрезанных провалами трещин, промоин и колодцев, и всесокрушающий бег морских волн, с грохотом разбивающихся на сотни брызг, в прибрежных скалах, и молчаливый покой столетних сосновых лесов, подпирающих небо.  Видел я и скалы самых причудливых форм и нерукотворные арки, промытые водой в гранитных глыбах. Видел я сотни разных дорог, путей, тропинок, ведущих в миллионы неизвестных мне мест, но ни в одном из этих мест меня не ждали и я там никого не искал.

Да и сами дороги сливались в один пестрый фон, раздражающий своим постоянством и монотонностью. Я приподнялся, опершись на руках, и посмотрел на Серегу. Он стоял и смотрел на меня. Мы молчали минут пять, потом, не сговариваясь, отвели взгляд.

– Иди, – сказал я Сереге и лег на спину. Он что-то буркнул мне в ответ, я не расслышал.

Я лежал на полянке посреди невысокого горного леса. Здесь, внизу стояло мертвое затишье, не шевелилась ни один листочек, ни одна травинка. А когда я взглянул вверх, то увидел, что наверху ветер разгулялся вовсю. То тащит облака огромными иссиня-черными глыбами, то разбрасывает едва различимыми белыми перышками. Иногда закручивает в завитки, иногда сталкивает между собой, то сплющивая, то растягивая, на половину неба.  Стемнело, но в темноте облака продолжали свое хаотичное движение, то пряча, то показывая неровный звездный узор.

Потом ветер постепенно стих, небо очистилось, в нем сразу стало как-то одиноко и тоскливо. Рассвело, картина снова сменилась, и голубовато белые громадины снова наполнили небеса до самого горизонта. Я смотрел на них и вспоминал старую детскую забаву: вон то облако похоже на дракона, вон то – на страуса без одной ноги, вон то на медведя с бочкой меда.

Я пролежал так долго-долго. Солнце пробегало от горизонта к горизонту, луна наматывала кольцо за кольцом, стыдливо прячась в пушистые перины туч. Звезды подмигивали мне из глубин космоса. Но ближе всего были облака. Они бежали мимо беспрерывной чередой, затем зависали надо мной, как будто здороваясь, и снова срывались с места, приглашая последовать за ними в неведомые дали.  И глядя на их беспечную небесную суету, я  постепенно   очищался от мыслей, от эмоций, возвращался к тому странному спокойствию, что владело мною в момент смерти. А мимо все плыли и плыли разноцветные, то окрашенные красноватым блеском заката, то ярко-бирюзовым рассветным солнцем, неповторимые в своем постоянстве, облака.

А я все смотрел и смотрел, особенно не вглядываясь в детали. Образы облаков наполняли сознание. И, постепенно, отступали боль и отчаяние, тоска по прежней земной жизни и тягости бессмысленного существования  этой. Громада облаков вытесняла все эмоции и чувства, превращая все в горы белой невесомой ваты, закрывала прожитое, как закрывают облака голубую высь небосвода. Спокойствие и тишина опустились на меня. Спокойствие и тишина, никогда ранее недостижимые. И тепло, обволакивающее, дающее ощущение уюта и безопасности. Что-то происходило внутри и вокруг меня. Тепло разливалось по всему телу волнами, и с очередной волной, пришел запах. Сладкий-сладкий, напоминающий что-то в далеком детстве, что-то давно забытое. К ощущению тепла добавилось ощущение движения. Волна за волной.

А потом я услышал крик. Полный недовольства крик младенца, встающего на пороге новой жизни. И, остатками незаполненного облаками, последними проблесками, обновляющегося сознания я понял, что этот крик мой собственный.