Стас Нестерюк. Граблианский эпос (продолжение-1)

НАЧАЛО…

Притча о распятии и распитии.

Однажды студенты Литинститута культурно выпивали в общежитии, попутно ведя умные беседы. И вдруг  кто-то сказал:

-Господа! Замечал ли кто-нибудь когда-нибудь, что слова «распятие» и «распитие» отличаются всего одной буквой?

Открытие это настолько поразило сознание студентов, что распитие потекло с новой силой. Умные беседы плавно перетекли в бредни, диалоги распались на монологи, и вскоре сами студенты откочевали в мир сновидений.

Следует заметить, что распитие это не носило характер случайного явления. Продолжалось оно уже не менее недели, но именно в этот вечер достигло своего апогея.

…Но настало утро…

Наступало оно медленно и мучительно. Кого-то рвало в туалете, кто-то хлебал корвалол, кто-то метался по комнате в конвульсиях, кто-то тихо стонал, кто-то кротко смотрел в потолок, не видя.

Утро проходило — наступал день. Легче не становилось. Где-то в недрах 406 комнаты зародилась мысль и быстро пронеслась по этажу: Больше не пить! Мысль была встречена столь тепло, словно уже отпущен грех, и даже боль стала несколько слабее

День плавно переходил в вечер, когда студенты, обретя частичную подвижность, собрались в 403 комнате. Завели беседу. Внесли множество предложений о том, как бы приятнее провести время. Ни одно из предложений не было отвергнуто. Все они были встречены молчаливыми долгими взглядами.

-А может быть, жребий потянем? – спросил, наконец, Вовка Беляев.

-А может быть не стоит? – усомнился Стас Нестерюк.

Может быть, и не стоило, но жребий всё же потянули. Идти выпало Олегу Павлову. Олег неспешно оделся и вышел из комнаты.

-А может быть не стоит? – спросил Стас Нестерюк.

-Сие есть великая мысль! – заметил Михаил Прокопьев. Остальные молча  и сурово кивнули, соглашаясь со Стасом.

-Ещё есть время подумать, — сказал Женя Вяткин.

-Что толку – выбора-то уже нет, — тяжело вздохнул Вовка Беляев

-Ребята, полюбуйтесь, как оно медленно и неуклонно отсчитывает последние минуты, — произнес Иван Удодов.

-Но где же Павлов? – спросил Вован Мешков.

И тут открылась дверь, и вошёл Павлов.

-Ребята, может быть, не стоит? У нас ещё есть шанс остановиться! – в последний раз спросил Стас Нестерюк.

-Нет у нас никаких шансов! – сказал Володя Медков. И оказался прав.

КОММЕНТАРИЙ: В данной притче сохранены имена «в миру», поскольку события, положенные в её основу, произошли непосредственно перед возникновением Граблианства, 19 октября 2003 года, то есть до принятия граблианских имён.

Притча о гуру и философии.

Повадились Александр Матроскин, Юс Большой и Иуда Крючкотворец посещать занятия восточного мудреца – гуру Зай Ясь. Гуру Зай Ясь оказался, при ближайшем рассмотрении, женщиной русской и совсем не дурной наружности. Выслушав три лекции по Китаю, Индии и античности, граблианцы сделали несколько интересных замечаний:

Китайская философия учит правильно видеть грабли.
Индуистская – правильно наступать на грабли.
Европейская – правильно пользоваться граблями.
Буддийская — правильно подходить к граблям.
Инь и Янь – мужское и женское начало – это грабли в чистом виде (Достаточно взглянуть).
Гексаграммы – это зубья от граблей.
Сансара – всеобщие грабли.
Нирвана – место, где нет граблей, и которое и есть абсолютные грабли.
Диалектика:
1.Дважды на одни грабли не наступишь.

2.Кто совсем не наступает на грабли, тот с них не сходит.

3.Количество граблей меняет качество, но не суть.

Свобода – это осознанное наступление на грабли.
Вывод: граблианство – это осознание того, что весь мир грабли, но чтобы осознать это до конца, необходима воля к поступку, ибо поступок есть наступление на грабли.
-Велики мы! – сказал по этому поводу Иуда.

-Но грабли всё ж больше, — сказал Матроскин.

-Воистину велик лишь тот, кто, осознав, сам участвует в разложении граблей своих, — заключил Юс.

И отправились они домой, зная, где разложены грабли их, и как следует на них наступать

Притча о происхождении рода Иудейского.

Давно это было. Не было ещё в ту пору граблей, и только Иуда Крючкотворец бродил по свету, размахивая крюком. И жила в ту пору на окраине обольстительница по имени Людмила. И увидела она однажды на улице Иуду и заметила крюк в руках его. И подошла и попросила крюк потрогать. И прикоснулась, и вмиг Иуда обольщён был, ибо была Людмила обольстительницей великой.

И неоднократно обольщался Иуда Людмилою.

А однажды посетила она жилище Иудино, которое тот делил с Большим Юсом и отроком Кукушкиным. И не было в доме Иуды, а были лишь друзья его. И обольстились они Людмилою, но пришёл Иуда и принёс с собой крюк. И пошли они теперь втроём к Людмиле в жилище её, которое она делила с мужем своим и дочерью. И не было в доме мужа, а была только дочь. И забавляли Юс и отрок Кукушкин дочь игрушками. А Иуда крючкотворствовал с Людмилой. И так увлёкся, что позабыл про крюк свой. И была в том крюке великая животворная сила. И понесла Людмила плод, и родила вскоре мальчика. Так пошёл по земле род Иудейский.

Притча о распрямившемся крюке.

Поэтесса Граблиана всю жизнь молила бога о том, чтобы он послал ей холодильник и газовую плиту. Но вместо этого бог послал ей духовку. И очень гордилась она духовкой своей, и многие приходили подивиться на духовку её; и прозвали её Граблиана Духовная.

И однажды пришёл к Граблиане Иуда Крючкотворец и принёс с собой крюк. И едва только приоткрыла она духовку свою, как Иуда положил в неё крюк. И распрямился крюк его, и стал прямой, как дышло.

И вышел Иуда в отчаянии, и стал бегать по улице, размахивая прямым крюком и крича о том, что распрямился крюк его в духовке у Граблианы. И стучал прямым крюком по лбу проходящих мимо граблианцев и просил совета. Но лбы у граблианцев крепкие, привычные от частого наступления на грабли. И не обращали внимания они на вопли Иудины, пока не встретился ему Юс Большой. И сказал Юс:

-Ступай к Ксении Непорочной, и покайся ей в грехе своём тяжком.

И пошел Иуда к Ксении и рассказал ей, как положил крюк свой в духовку и как распрямился крюк его и стал прямым, как дышло. И выслушала Ксения вопли Иудины, и отпустила ему грехи его тяжкие. И плюнула ему на крюк его, и загнулся крюк, и стал ещё крючковатее прежнего.

И вышел Иуда от Ксении довольный и радостный. Но никогда не совал с тех пор крюк свой куда попало. А пуще всего избегал духовки Граблианиной.

Притча о синих граблях.

Граблианец  Олег Павлов был доктором психиатром и внушал благоговение пациентам умением длинно и непонятно говорить, а так же говорить коротко и ещё менее понятно. Очень любил Олег подраться с добрыми ментами. Ещё он отличался тем, что носил грабли в кармане и постоянно их терял. В конце концов, он взял, и выкрасил их в тёмно-синий цвет. И пришли к нему люди, и самый смелый вышел вперёд, и спросил:

-Олег, зачем ты покрасил свои грабли в тёмно-синий цвет?

-Отстань…- сказал Олег, и тот отошёл, посрамлённый

С  той поры Олег получил прозвище Тёмный.

ГРАБЛИ 2

Битва у святого источника.

(ЛЕГЕНДА)

Давно это было. Жил тогда на земле человек по имени Сюн Цзинь. И заслуженно пользовался он славой великого воина, ибо умел одной ногой победить пятьдесят обученных кулачных бойцов, а о второй ноге ходили легенды и вовсе невероятные. И не было ему равных в бою на всей земле.

И вот однажды шёл Сюн Цзинь по горным Гималайским тропам, и встретился ему на пути Александр Матроскин. Остановился Сюн Цзинь, ожидая нижайшего поклона от Матроскина, ибо привык к тому, что всякий смертный готов был простереться перед ним ниц. Однако не обратил на него внимания Матроскин, поскольку занят был серьёзным делом. А именно – раскладывал грабли, на которые затем наступал. И после каждого наступления лик его становился всё более просветлён, а поступь – всё более легка.

И возмутился Сюн Цзинь, ибо не встречал уже лет двадцать человека более непочтительного. И решил преподнести ему урок воспитания. И взмахнул ногой возле самого носа Матроскина, так что смачно чихнул тот от возникшего ветра. Однако и теперь не заметил его Матроскин, а лишь кулаком утёрся, в то время как Сюн Цзинь опустил ногу свою прямо на грабли, о чём тотчас же пожалел. И взмахнул Сюн Цзинь второй ногой, и ураган прошёл возле носа Матроскина, и чихнул тот ещё более смачно. А Сюн Цзинь вновь угодил ногой в зубья грабельные, и поднявшейся ручкой отмечен был крепче прежнего.

И понял, что стоит перед ним враг злой и коварный, и избавить от него мир – великий долг Сюн Цзиня. И поклонился глубоко Матроскину, и позвал его на битву смертельную. И только теперь приметил Матроскин перед собой лик заморский, и, приметив, тотчас предложил ему выпить водки. И понял Сюн Цзинь, что хочет его коварно отравить Матроскин, и проникся к нему большим уважением, ибо всегда уважал врага достойного. Однако от водки отказался, и вызов свой повторил.

И назначена была встреча воинов на следующее утро возле святого источника, в месте, где ниспадает тот с обрыва в колодец. С давних пор почитаем был сей источник, и кристальная вода его смывала всякую нечисть, отчего посетить заведение почиталось у местных жителей особым таинством, а несведущие прозвали его «святым очком».

И поутру встретились возле источника великий воин Сюн Цзинь и Александр Матроскин. И были в руках Сюн Цзиня свиток с письменами, а в руках Матроскина – связка граблей и рюкзак походный. И развернул свиток Сюн Цзинь, и стал читать молитву, призывая в помощь себе силы неба и тверди земной; а Матроскин разложил вокруг себя грабли, сел посередине на рюкзак, налил себе водки и закурил. И не успел дочитать молитву Сюн Цзинь, как достиг дух табачный носа его, и закашлялся великий воин, и прослезился. И бросил свиток свой, и налетел на Матроскина со всей ненавистью, которую к мировому злу имел. И замелькали пятки, словно крылья мельничные, и посыпались листья с деревьев окрестных от ветра поднявшегося. Но, как ни старался Сюн Цзинь пробить оборону грабельную, ничего поделать не мог, и только неизменно налетал на зубья, отчего поднимались черена один за другим и метили лоб его шишками.

И до вечера продолжалась битва добра со злом, пока не подошли к концу водка и табак у Матроскина, после чего начал он собираться домой. И сложил грабли свои, и связал их  аккуратно, после чего вылил остаток водки в стакан и собрался выпить «на посошок». И тут изловчился Сюн Цзинь, и выбил стакан из руки его, расплескав водку на землю. И тогда впервые вознегодовал Александр Матроскин. И схватил Сюн Цзиня за шиворот, и окунул головой в святой колодец. А после подошёл к скале и дёрнул за шнур специальный. И в миг обратился источник водопадом, и смыл Сюн Цзиня, унеся его в глубины неведомые.

И много лет прошло с тех пор. И по-прежнему ходит по земле Александр Матроскин, наступая на грабли, и всё так же пьёт водку и курит. А Сюн Цзинь с тех пор к славе великого воина прибавил себе и славу великого подводника, за что благодарен Матроскину и граблям его.

Предание о великом писателе.

Жил на свете Женя Вяткин. И знал, что существует на свете одна постоянная величина, и называется она поллитра. И что два раза по поллитра – это будет целый литр. И был поражён любовью к арифметике Женя Вяткин, и решил поступить в какой-нибудь ВУЗ, чтобы постигнуть науку эту глубокую. И однажды некий человек предложил Жене поступить в Литинститут, пообещав, что там его научат всему, чему угодно. Знакомое послышалось в названии института: что-то не то полулитровое, не то полутора. Что-то среднее. Заинтригован был Женя. И пришёл в институт, и поступил с ходу. И тут узнал, что институт этот – литературный, и арифметика здесь своя, особая, чужим законам не подчинённая.

-Выходит, я теперь книжки писать должен? – изумился Вяткин. А после успокоился, — Ладно, напишем! Лишь бы наливали вовремя.

Но, оказалось, что дела в институте неладные, и прозябают студенты в тоске и трезвости. И начал тогда Женя наводить порядок. Наладил своевременные поставки алкоголя и закуски в общежитие, для чего организовал «Вяткин-экспресс»; нагрузил работой уборщицу и охрану, чтоб не ведали праздности; а когда появилось граблианство, принял активное участие, за что получил должность Завхоза по граблям, что равнялось пророку.

Но, оказалось, что этого мало. И начались на Женю гонения: дескать, пишет он хоть и много, да буквы знает не все, а те, которые знает, часто путает местами и этим позорит высокое звание студента Литинститута. Да и уборщица с охраной начали жаловаться на то, что не даёт им житья Вяткин, и не место ему в общежитии. И много собрали на Женю компромата, чтобы изгнать его при удобном случае. И, когда принёс он на семинар очередной том своих сочинений, сказали ему, что писать он не умеет, и, если через три дня не научится, не видать ему больше Литинститута. Загрустил Вяткин, повесил голову и собрался ступить на неверный путь трезвости и прилежания. И уж сделал по нему несколько шагов, но тут встретился ему Иуда Крючкотворец, всегда готовый протянуть ближнему в трудную минуту крюк свой чудодейственный. И протянул, и подцепил им Женю. И встряхнул того слегка. И сказал:

-Не юродствуй, Женя. И не печалься. Ступай себе с богом. А лучше – принеси грабли, и наступи на них покрепче, ибо грабли придают силы. Испей водки, и ложись спать. Утро вечера мудренее. А книгу свою мне отдай.

И послушал Женя Иуду, наступил на грабли изо всей силы, и, обретя силы, снарядил «Вяткин-экспресс» в погреба бездонные, и доставил тот экспресс водки столько, что, испив, заснул Женя мёртвым сном, и проспал три дня и три ночи кряду. А на четвёртое утро проснулся и узнал, что идти ему сегодня на семинар. И пригорюнился. Но подошёл к нему Иуда и протянул том сочинений, сказав при этом:

-Не печалься. Ступай на семинар, и ничего не бойся.

Очень не хотел идти Вяткин, да деваться некуда. Попрощался он в последний раз с граблианцами, выпил водки, поднесённой Иудою, и пошёл. И вручил том сочинений врагам своим и злопыхателям, ожидая приговора смертного. И принялись читать они вслух творения его, предвкушая глумление великое. Но, едва первое слово прочли, как покинул злорадный смех лица их мерзкие, и насторожились они не на шутку. А Вяткин сидел, слушая, но так как был он пьян водкой Иудиной, то никак не мог понять – кто же написал рассказы сии дивные? А когда закончилось чтение, потонул зал в аплодисментах, доселе в стенах института не звучавших. И вынесен был Вяткин на руках, словно герой, а так же оттого, что не в силах сам передвигаться был. И поздравляли его все с успехом, и недавние недруги целовать пытались. И не держал зла Вяткин, ибо величие гения – в благородстве его. И больше всех поздравлял Вяткина Иуда, но при этом молвил слово мудрое:

-Не пиши больше книг, Женя. А уж если не писать вовсе не можешь, то не пиши длинных. А если не удержишься, и напишешь длинную, то принеси её мне заранее, ибо может не хватить силы в крюке чудодейственном, чтобы исправить беду за время короткое.

Внял Вяткин пожеланиям Иудиным, и с тех пор стал великим писателем. И сколько не строили враги и злопыхатели козни свои, лишь множилась слава его. И ходил бесперебойно «Вяткин-экспресс», и не знали праздности уборщицы и охрана общажная…

Притча об Олеге и долгой трапезе

Собрались однажды граблианцы к трапезе и вспомнили, что есть на столе у них всё кроме еды. И решили кого-нибудь послать. И вызвались сходить Иуда Крючкотворец с Олегом Тёмным

И едва вышли они на большую дорогу, как приступили к ним менты, страстно желающие прихватить кого-нибудь из граблиан, ибо нет для мента удовольствия большего, чем запереть граблианина в острог. И потребовали они для вида документы. И не стал им Олег ничего показывать, чтобы нечего было предъявить ему, и засомневались менты. И хотели уже отойти, но тут достал Иуда из штанов крюк свой и предъявил как можно ближе. И поняли менты, кто перед ними стоит, ибо знали об Иуде, что он – известный предатель.  А, коли так, значит брать надо не его, а того, который с ним рядом, потому что это должен быть Матроскин. И спросил главный мент Олега:

-Ты Матроскин?

-Отстань! – ответил Олег, ибо любил  писать стихи, но не любил говорить с ментами.

И поняли менты, что пытается он их запутать. И схватили Олега, и усадили в карету безлошадную, окованную железом, и увезли в далёкие края. А Иуду не тронули. И вернулся поэтому Иуда к сотрапезникам один, и принёс еды столько, что хватило на всех и ещё осталось. И приступили граблианцы к трапезе, и поведал им Иуда грустную историю о предательстве своём, и порешил сразу после трапезы удавиться на крюке.

А Олега Тёмного везли в дали дальние, не останавливаясь ни днём ни ночью, пока не привезли в край, где земля с небом сходится, и где людей нет, а живут лишь медведи белые да моржи клыкастые. И вывели Олега из кареты и надели на него кандалы тяжёлые. И сковали ему руки цепью железной, и прибили к скале отвесной, чтобы не мог он уйти. Но разорвал Олег цепь железную, сбросил с ног кандалы тяжёлые, повалил скалу отвесную, и отправился домой через леса и степи. И поспел домой ещё до окончания трапезы граблианской, и застал Иуду забивающим крюк свой в стену. И сказал ему:

-Давай, мы к нему верёвку бельевую привяжем, да повешу я на ту верёвку одежду, ибо хочу постираться после дороги дальней.

И очень обрадовался Иуда, что крюк его сослужил добрую службу, а прочие решили, что необходимо отметить возвращение Олегово, и отправлен был Вяткин-экспресс в магазин за водкой, и продолжалась трапеза ещё долго, пока не наступило время для следующей.

 
Баллада о крюке и секаторе

Иван Удодов был критиком. И имел он ножницы-секатор, выданные ему со склада в самом начале первого курса. И без устали трудился Иван на ниве критики, подрезая крылья всякому, кому не давал спать по ночам синдром пегаса. Доставалось от него и старому, и малому, и классику, и авангардисту. И все, начиная с Гомера, и заканчивая теми, кто ещё не родился, боялись и уважали критика Ивана Удодова. Ибо был он суров и справедлив. Справедлив был Иван, но и суров…

И не мог нарадоваться, глядя на Ивана, наставник его: маэстро Ван дер Гус, потому что знал, что можно теперь спать спокойно, ибо зорко бдит за порядком Удодов, и не пропустит он в литературу ни одной халтурной буквы. И спокойно спал маэстро Ван дер Гус. В основном — с аспиранткой Жанной Безротной, которую сам же и впихнул в аспирантуру, дабы далеко за ней не бегать.

Но время шло, и заметил однажды Ван дер Гус, что не знает меры Иван Удодов, и раздаётся звон его ножниц всё ближе к крыльям родных и близких самого Ван дер Гуса. И призвал он к себе Ивана, и сделал ему замечание серьёзное, приведя в пример любимую ученицу свою Жанну Безротную. Дескать –  учись, Ваня у неё искусству: кого критиковать, как, и за что. А Жанна стояла рядом, и рдела от удовольствия, ибо давно уж имела к Ивану интерес низменный. Ведь было известно ей, что изобрёл Иван Крюк чудодейственный, которым владеет в совершенстве, за что получил от Матроскина имя Иуда Крючкотворец. И давно мечтала она поменять стареющего маэстро на молоденького гренадёра. Но не встретила интереса ответного, ибо чужда была халтура Ивану не только в литературе, но и в женственности, о чём он ей однажды и заметил. И затаила Жанна на Ивана обиду, пожелав отомстить ему при случае. Именно она принесла ему на критику работы друзей вандергусовых, и попросила разобрать их с особой тщательностью.

Взглянул на неё Удодов, и ясней ясного понял коварство женское. Что хочет она за благосклонность маэстрову поиметь возможность прикоснуться к крюку чудодейственному. Возмутился Иван не на шутку, проснулась в нем сущность Иудина, и как на духу, высказал он догадку свою учителю. Однако не поверил ему маэстро Ван дер Гус, и лишь распалился пуще прежнего, приревновав женщину свою к Удодову. И заявил впопыхах, что никакого крюка чудодейственного не существует.

Тогда опустил Иван руку в карман, и предъявил крюк свой к самому носу маэстрову. И сорвалась с места Жанна, доселе молчавшая, и приникла к крюку обеими руками. И взбешён был увиденным Ван дер Гус и отчислил тотчас Ивана из своего семинара, а заодно – и из Литинститута… И повелел сдать инструмент на склад тотчас же. Но ответил ему Иван, он же Иуда:

-Инструмент мой – грабли и крюк! В них одних – вся сила веры моей. А что до секатора вашего, то извольте взглянуть, — и выхватил он из левого кармана ножницы-секатор, и взмахнул ими над лопатками Жанны, к крюку припавшей, и упали на ковёр два куриных пёрышка. – И рад бы я крылья ей подрезать, да резать нечего!.. А что до вас, бывший маэстро, то не носить вам больше титульной фамилии!

И блеснули на солнце лезвия секатора, и остался от Ван дер Гуса просто Гус, да и тот – весь ощипанный, и с подрезанными крыльями.

И достал Иван из заднего кармана походные раскладные грабли, и положил их перед бывшим учителем своим. И сколько тот не наступал на них, не поднималась ручка грабельная более чем на вершок. И понял Гус, что нет у него больше ни сил, ни власти, и нет у него возможности отчислить Ивана из Литинститута, так что придётся довольствоваться благосклонностью Жанны, пока не найдёт она себе покровителя более сильного…

А Иван Удодов, взмахнув в последний раз секатором, бросил его на стол гусевский, и усох, сморщился и заржавел на глазах тот, превратившись в старые тупые ножницы. А Иван вышел на улицу и остановился в задумчивости, ибо не знал, чем ему теперь заняться.

И пролетал мимо него со свистом и грохотом «Вяткин-экспресс», и окликнул Ивана Вяткин:

-Садись, подброшу до общаги!

И подсел Иван к Вяткину, и, пока летел «экспресс», поведал Удодов о том, что не критик он более; и ожидается теперь в русской литературе резкий рост поголовья бездарных писателей, поскольку некому резать им крылья и отправлять в народное хозяйство. И ответил ему Вяткин:

-А ты сам начни книги писать. Чем ты хуже других?

-Не умею я книг писать, — отмахнулся Удодов. – Критики живьём съедят, знаю я их!

-Так ведь нет больше критиков, – возразил ему Вяткин, — Ты сам сказал!

И задумался Иван Удодов. А пока думал он, долетел «Вяткин-экспресс» до общаги, и привёз цистерну пива её обитателям. И, покуда осушали ту цистерну граблианцы, принял Иван решение окончательное. И стал с той поры писателем-прозаиком. И много воды утекло; и мало кто помнит теперь, что был он когда-то великим критиком…

…И только сам Удодов, время от времени, нет-нет, да и вцепится зубами в какого-нибудь сочинителя, поражённого синдромом пегасовым. И оторвёт ему по старой привычке крылья.

…Исключительно ради удовольствия. И без всякого секатора…

Притча о Марии Толстопятой

Жила когда-то в дремучем лесу женщина, и не было у неё ни имени, ни роду-племени. Умела она, однако, прекрасно лазить по деревьям, и прыгать с большой высоты на прохожих, чем с удовольствием и занималась. И многие пали жертвой коварства её, ибо от крепких ног её не знали защиты.

И вот шёл однажды мимо леса дремучего Юс Большой, ибо любил он предаться размышлениям на лоне природы, как вдруг напрыгнуло на него нечто непонятное и волосатое. Изумился Юс, поднялся с земли, и спросил:

-Ты кто, и пошто прыгаешь, куда не просят тебя?

-Я – женщина, и прыгаю оттого, что нравится мне это дело, — ответила она и прониклась к Юсу уважением, ибо прежде никто с ней не заговаривал.

-А звать тебя как? – спросил Юс.

-Нет у меня имени, — ответила женщина, и поражён был Юс, и нарёк её Марией. А после принёс грабли и повелел отныне напрыгивать на них, ибо напрыгивать надо со смыслом. Забралась Мария на самое высокое дерево и прыгнула на грабли, которые Юс заботливо положил под дерево. И так велика оказалась сила прыжка её, что разлетелись грабли на части: куда зубья, куда ручка, а куда  и сам Юс Большой. И увидел Юс, насколько велики её пятки, и нарёк её Марией Толстопятой. И приложился дланью к пятке её, после чего принёс из дома для неё грабли тренажёрные, чтоб могла она напрыгивать на них с удовольствием, и без вреда здоровью. После чего удалился в раздумиях. А Мария предалась новому увлечению с новой силой, ибо не велика была вера её, да велика страсть. И через три дня не выдержали грабли тренажёрные Юсовы, и разлетелись по всему лесу зубья от них. Тогда отправилась Мария на поиски новых граблей для развлечений своих. И долго бродила, пока не попался ей на дороге Вяткин, а был он, как известно, завхозом по граблям, что равно пророку. И дал ей Вяткин две дюжины граблей, и пошёл с ней, дабы взглянуть на дивное зрелище. И напрыгнула Толстопятая на те грабли ровно двадцать четыре раза, и остались от граблей одни зубья и черена. И пал ниц Вяткин, и приложился двумя руками к пяткам её, после чего бросился бежать в поисках подмоги, ибо страшно стало ему за склады, где хранил он грабли священные.

И встретил он Иуду Крючкотворца, который никогда зря не бытийствовал, а всегда имел наготове крюк свой изогнутый, и взмолился Вяткин:

-Топчет грабли Толстопятая, меры не ведая! Если так и дальше дело пойдёт, останется от граблианства лишь воспоминание, а от граблей – осколки зубов, эмалью покрытые!

Насторожился Иуда и побрёл в дремучий лес, дабы выловить Марию Толстопятую, и наставить её на путь истиный. И встретив, показал ей крюк свой. Тогда залезла Мария на дерево и прыгнула сверху на Иуду, и  прогнулся Иуда, и едва успел крюком отмахнуться, отчего тот изогнулся штопором. А Иуда, при виде толстой пятки, не удержался, и приложился к ней всем телом… И бросил крюк свой к ногам Марии, и присягнул на верность ей на веки вечные…

К счастью, несли мимо в тот момент Александра Матроскина, ибо был он в состоянии сильной благодати. И приоткрыл один глаз Александр, и заметил Толстопятую. И изловчившись, схватил её за пятку толстую накрепко. И надолго  уединился с ней, отчего загрустили друзья и ученики его, ибо решили, что покинул их Матроскин навеки.

Однако не прошло и недели, как явился Матроскин — усталый, избитый пятками, однако исполненный оптимизма, ибо устоял дух его под натиском искушения.  И молвил он слово меткое:

-Толстопятствуйте в меру, ибо – каждому по пяткам – грабли его, а кто не ведает сего, тому не видать благодати вовеки.

И возложил перед Марией такие грабли, что, сколько ни напрыгивала она,      лишь пружинили зубья, да извивались черена, не ломаючись. И призвал к себе Матроскин Юса Большого, и сказал ему:

-Вечно ты, Предтеча, оказываешься впереди всех! А искупать грехи  всегда мне приходится! И за то, что приложился ты первым к пятке, носить тебе отныне титул Юс Толстопервый.

Вяткин стал Толстовторым, Иуда – Толстотретьим, Матроскин – Толсточетвёртым; а Толстопятым никто не стал, ибо была уже Мария Толстопятая. И порешили граблианцы, что этого достаточно, ибо: толстопятство – дело хорошее, но меру знать надо…

(ПРОДОЛЖЕНИЕ…)

На главную…